Белинский

Последние минуты библиофила [1] [2]

— Кстати о Cumbalum Mundi, — сказал я ему,— вы знаете, что наш ученый друг хочет выдать у Сильвестра его новое издание, приумноженное ключом, нигде не напечатанным, и комментариями Variorum. Так как я помогаю ему в этом труде, то и прошу вас оказать мне услугу...

— Все, что вам угодно! — отвечал он с благосклонностью.

— Вот в чем дело. Вы один владеете изданием этой книги, напечатанным в Лионе Бенуа Бонненом, 1538, в маленькую осьмушку, готическим шрифтом; не можете ли вы доверить ее мне дня на три; мне нужно сделать в ней кой-какие справки; я буду беречь ее со всеми попечениями, какие только можете вы вообразить.

Я ожидал ответа, но ни слова. Лицо старика нахмурилось и побледнело ужасным образом; его губы сжались, как будто для того, чтобы противопоставить оплот напору огорчения, которое возбудила в нем моя нескромная просьба; его глаза еще более высказывали нравственную борьбу, которая ниспровергла все существо его. Устрашенный сим, я хотел позвонить; но он удержал меня за руку.

— Друг мой, это ничего! — сказал он мне. — Всякому другому я отвечал бы решительным отказом; но вы иное дело, я ни в чем не могу вам отказать. Возьмите требуемую вами книгу в моей запертой библиотеке, третью направо, на второй полке, заверните ее тщательно в бумагу по причине ее переплета, который есть chef-d'oeuvre Дезеля, и доставите ее мне в назначенное время.

Я благодарил его чувствительнейшим образом, ибо понимал всю великость принесенной им мне жертвы, которой просил у него единственно по обязанности, без всякой надежды на успех.

На другой день утром я принялся за это творение; и вот когда я делал свои справки, перенося глаза с драгоценного остатка древности, в половину раскрытого, на мою копию — кот мой (проклятое животное) вспрыгнул на бюро и ступил на библиографическую драгоценность своею лапою, не знаю чем-то запачканною. Для чего, презренный, не ступил он ею на какую-нибудь другую вещь! на мою книгу, даже на мое лицо! Я бы в половину тем огорчился. Он покрыл неизгладимым пятном второй лист книги. Обезумев и трепеща от ужаса, я сбросил ударом кулака проклятое животное в окошко и по старинной школьной привычке начал пробовать листок языком, как вдруг постучались у моей двери. Это был служитель моего друга библиомана; он принес мне письмо следующего содержания:

«Мой милый Франциск! Есть одно двойное латинское слово, которое начинается с С и М и которое беспокоит меня гораздо более, нежели Cholera Morbus. Это Cumbalum Mundi, которое вы взяли у меня вчера вечером. Ради бога пришлите мне его; ибо, признаюсь вам откровенно, с тех пор как я расстался с моею книгою, здоровье мое час от часу становится хуже. Сжальтесь над слабостию библиомана и приходите ко мне во всякое свободное для вас время».

Это письмо совершенно лишило меня ума: я вошел в свой кабинет и святотатственною рукою вырвал оскверненный листок, потом отдал слуге книгу. Я предполагал вознаградить его потерю, подарив ему одну не менее драгоценную книгу, когда он узнает о своем несчастии. Увы! он слишком рано узнал об нем!

В тот же самый вечер я пошел к нему, чтобы наведаться о его здоровье. Несчастный старик был при последнем издыхании. Увидевши меня, он приподнялся заговорить со мною; но снова упал, не могши произнести ни одного слова; оборотился ко мне и показывал пальцем на то место, где недоставало листа в Cumbalum Mundi, которое тогда лежало у него на коленах развернутое. Подле него у изголовья плакали две его дочери и старая женщина, на которой он был женат, несмотря на ее бедность, безобразие и необразованность, потому только, что она называлась Анною Гуттенберг и была родом из Майнца.

Послали за приходским священником; он пришел. В одной руке держал он златообрезный молитвенник, а другою опирался на изголовье умирающего, чтобы тихим голосом обратить к нему слово примирения. Библиоман был неподвижен; но вдруг с усилием протянул ослабевающую руку к книге священника раскрыл ее и с любопытством, померкшими взорами рассматривал ее заглавие; потом его рука снова упала и он испустил слабый вздох. Священник пощупал у него пульс: библиоман был мертв.

Букинисты, переплетчики, его жена и дети много оплакивали его; но я всех более.