Литература о букинистах < Назад
Вальтер Беньямин. Я распаковываю свою библиотеку. (Речь собирателя книг)
Вальтер Беньямин (1892—1940) — немецкий эссеист, литературный критик и литературовед. Его перу принадлежат также автобиографические воспоминания, переводы произведений французских писателей (Марселя Пруста, Шарля Бодлера). С середины 20-х годов интенсивно занимался изучением марксизма. В 1926—1927 годах приезжал в Советский Союз. В первом издании Большой Советской Энциклопедии опубликована его статья о Гёте. В 1933 году, когда в Германии к власти пришел фашизм, В. Беньямин эмигрировал во Францию. В 1940 году был схвачен гестапо и отравился.
Я распаковываю свою библиотеку. Да. Она еще не стоит на полках, ее еще не обволокла тихая скука порядка. Я еще не могу шагать вдоль ее рядов, чтобы в присутствии дружелюбных слушателей принимать у нее парад. Всего этого вам нечего опасаться. Я должен просить вас вместе со мной устроиться и насыщенной древесной пылью комнате, среди беспорядочно вскрытых ящиков, на покрытом обрывками бумаги полу, перед грудами только что извлеченных на свет божий из двухлетней темноты томов, чтобы вы смогли с самого начала проникнуться вовсе не элегическим, а скорее нетерпеливым настроением, которое они вызывают у истинного собирателя. Ибо именно таковой говорит с вами, и говорит в общем-то главным образом о себе. Не будет ли это нахальством, если, прикрываясь мнимой объективностью и деловитостью, я стану перечислять вам главные книги или главные разделы библиотеки, излагать историю их приобретения, а то и доказывать их полезность для писателя? Я во всяком случае отважился на нечто более откровенное, убедительное: мне очень хочется дать вам представление об отношении собирателя к своим фондам, дать представление больше о собирателе, чем о его собрании. Совершенно произвольно я делаю это на основе рассуждения о различных способах приобретения книг. Подобная установка или любая другая — это лишь плотина, укрощающая океанский прилив воспоминаний, который накатывается на каждого собирателя, занимающегося дорогим его сердцу делом. Ведь всякая страсть граничит с хаосом, страсть же собирателя граничит с хаосом воспоминаний. Скажу больше: случай, судьба, окрашивающие перед моим взором прошлое, явственно ощутимы в мешанине этих книг. А чем иным является это имущество, как не беспорядком, настолько входящим в привычку, что может восприниматься как порядок? Вы уже слышали о людях, которые при потере своих книг заболевают, или о людях, которые идут на преступление, лишь бы добыть ту или иную книгу. Любой порядок именно в этой области есть не что иное, как неустойчивое балансирование над пропастью. «Единственно достоверные сведения, — сказал Анатолъ Франс, — это сведения о годе издания и формате книги». В самом деле, если есть нечто противоположное беспорядочности библиотеки, то это упорядоченность ее каталога.
Таким образом, существование собирателя диалектично протекает между полюсами беспорядка и порядка. Оно, естественно, связано еще и со многими другими обстоятельствами. С очень таинственным отношением к обладанию, о чем в дальнейшем еще будет сказано. Затем: с отношением к вещам, которое определяется не их функциональной ценностью, т. е. полезностью, практической пригодностью, а любовным изучением их как арены действия, театра судьбы. Величайшее наслаждение для собирателя — включить единичное во всеобщую сферу, в которой оно, содрогнувшись в последнем трепете, трепете приобщения, и застывает. Все, о чем оно напоминает, какие мысли, чувства вызывает, все это становится цоколем, обрамлением, постаментом, затвором для приобретенного. Эпоха, ландшафт, профессия, владелец, от которого оно перешло, — все это для истинного собирателя делает каждый предмет обладания магической энциклопедией, чье содержание составляет судьба его экспоната. Здесь, на этом маленьком поле можно строить догадки о том, каким образом великие физиономисты, — а собиратели и есть физиономисты вещного мира, — превращаются в толкователей судеб. Стоит понаблюдать, как обращается собиратель с экспонатами своей витрины. Едва он берет их в руки, он словно вдохновенно пронизывает взором раскрывшиеся перед ним дали. Это все, что я могу сказать о магическом свойстве собирателя, об исконно присущем ему облике старца. Habent sua fata libeli — видимо, эта фраза относится к книгам вообще. Книги, т. е. «Божественная комедия» или «Этика» Спинозы, или «Происхождение видов», имеют свою судьбу. Собиратель же по-другому толкует эту поговорку. Для него судьбу имеют не книги, а экземпляры. И важнейшее в судьбе каждого экземпляра для него — это столкновение с ним самим, с его собранием. Я не преувеличиваю: для истинного собирателя приобретение старой книги означает ее второе рождение. Это и есть то характерно детское восприятие, которое свойственно старческому характеру собирателя. Дли детей обновление бытия — стократное, само собою разумеющееся дело. Для детей собирать — лишь один из способов обновления, другой — раскрашивать предметы, вырезать, переводить картинки, у них целая шкала детских способов присваивания, начиная с осязания и наименования предметов. Обновить старый мир это глубочайший мотив, движущий собирателем в раздобывании нового, и потому собиратель старинных книг стоит ближе к роднику, собирания, нежели покупатель библиофильских переизданий.
Несколько слов о том, как книги переступают через порог собрания, как они становятся собственностью собирателя, короче говоря, — об истории их приобретения.
Из всех способов добывания книг наиболее славный самому их писать. Многие из вас на этом месте с удовольствием вспомнят большую библиотеку, которую составил себе бедный учителишка Вуц Жан-Поля: он выписывал из каталогов заинтересовавшие его заглавия книг, которых купить не мог, и сам их писал. Писатели — это, собственно говоря, люди, пишущие книги не потому, что бедны, а потому, что их не удовлетворяют книги, которые они купили и тут же отвергли. Это определение писателя вы, уважаемые дамы и господа, сочтете чудачеством, но ведь и все, что говорится с точки зрения истинного собирателя, это чудачество.
Из распространенных способов собирания наиболее приятный — одолжить книгу и не вернуть ее. Завзятый собиратель одолженных книг отличается не столько одержимостью, с какой он охраняет свое собранное таким способом сокровище, оставаясь глухим ко всем неустанным напоминаниям и предупреждениям, сколько тем, что этих книг он не читает. Поверьте моему опыту: такой собиратель скорее вернет одолженную книгу, чем прочитает ее. И значит, спросите вы, характерная черта собирателя — не читать книг? Вот так новость! Вовсе нет. Компетентные люди вам подтвердят, что это старая истина, и я приведу здесь ответ, который Франс держал наготове для невежды, восхищавшегося его библиотекой и неизменно кончавшего вопросом: «И все это вы прочитали, господин Франс?» «Даже и десятой доли не прочел. Разве вы каждый день едите со своего севрского сервиза?»
Кстати, я проверил это на себе. В течение многих лет — не менее первой трети ее существования — моя библиотека состояла из двух-трех рядов, которые ежегодно увеличивались лишь на несколько сантиметров. Это была эпоха ее боеготовности, ни одна книга не могла переступить ее порог без пароля, не будучи прочитанной мною. И я, вероятно, никогда не стал бы обладателем того, что заслуживало бы наименования библиотеки, не будь инфляции, которая одним махом перенесла акцент на вещи, превратила книги в ценность, по меньшей мере в труднодоступные предметы. Так, во всяком случае, оказалось в Швейцарии. Оттуда я действительно в последний момент сделал свои первые крупные заказы на книги и смог подобрать такие незаменимые вещи, как «Голубой всадник» или «Сагу о Танаквиле» Бахофена, которые тогда еще можно было достать у издателя.
